Внимание: «Молния!» - Страница 24

За Днепром гремел, охваченный пламенем, маленький хутор Монастырек. На склонах холмов сверкало выстрелами большое село Григоровка. В реке отражались пожары.

На опушке дубового леса был оборудован временный наблюдательный пункт командующего Третьей танковой армией. Рыбалко доложил Ватутину, что бой идет не только на северо-восточной окраине Григоровки, штурмовые группы овладели за Днепром Зарубинцами, потом Луковицами, и сейчас мотострелковый батальон улучшил свои позиции вблизи села Подсенного. Он особо отметил храбрость местных партизан и похвалил их за оказанную помощь. Все заранее затопленные ими и замаскированные в камышовых зарослях рыбачьи лодки пригодились первым десантникам.

Маленькие пятачки плацдармов, захваченные за Днепром, быстро росли. Они сливались в один большой Букринский плацдарм. Он требовал бесперебойного снабжения боеприпасами, горючим, танками и артиллерией.

Маскируясь на низком берегу в кустарнике, Ватутин навел бинокль на огненные холмы.

— Мы продвигаемся к Григоровке. Я одобряю вашу решительность, Павел Семенович. Нельзя терять время... Иначе Манштейн превратит эти горы в новый Верден. Не медлить, переправляться с помощью любых средств. Фронтовые инженерные части подойдут к Днепру только через два дня. — Он с горечью в душе опустил бинокль, понимая, что борьба за Днепр на холмах и в оврагах теперь выльется в самую ожесточенную битву.

Рыбалко, сверив карту с местностью, собрал ее в гармошку и озабоченно глянул на Днепр:

— Паром сработан на скорую руку, но попробую перебросить первые машины. Когда рокочет танковый мотор, пехоте веселей.

— На Большой Букрин нацелены главные силы. Здесь, как вы знаете, ключ к обходному маневру и освобождению Киева. У нас будет в излучине шесть паромных переправ и понтонный мост. Но этого мало. Они смогут работать только ночью. Надо на правый берег проложить более надежную дорогу жизни. Я уже прикинул: мост длиной в три четверти километра... Каждая свая будет под жерлами орудий, а строить надо. — За Днепром на холмах потрескивают и сверкают автоматные очереди, а на низком лесном берегу раздается стук топоров и пение поперечных пил. Шумно падают срезанные под корень высокие деревья. Прислушиваясь к этому звуку, Ватутин окидывает взглядом лес.

Под охваченными осенней желтизной дубами танкисты маскируют КВ. Рядом стоит замаскированная пушка. Старший сержант Козачук только что положил на башню тяжелую ветку и со лба смахивает ладонью пот. Усатый солдат-артиллерист сидит на лафете и относится ко всему скептически, любит задираться, говорить колкости. Кряжистый сапер примостился на старом пне и с аппетитом ест кашу, поскрёбывая в котелке ложкой. Два бородатых крепких деда, отдыхая, курят большие «козьи ножки». Это первые добровольцы-колхозники. Они помогают бойцам чинить лодки, сколачивать плоты, тесать бревна. На траве аккуратно разложены лопаты, веревки, тросы, якоря. Все готово для переправы.

— Смотрите, хлопцы, Ватутин! — восклицает Козачук.

— А хто з них Ватутін? — дымя «козьей ножкой», интересуется дед в затрапезном картузе с потертым кожаным козырьком.

— Вот он бинокль вскинул... Ростом чуть ниже нашего командарма, — отвечает Козачук.

— У простому комбінезоні? — удивляется дед.

— Он! Точно он, — уверяет Козачук.

— А ты что, небось, с командующим знаком? — задиристо произносит усач-артиллерист.

— Знаком, — кивает Козачук.

— Чай пил? Заливай баки! — продолжает задираться усач.

— А чего заливать? — Козачук пожимает плечами. — Правду говорю.

— Знаем мы эту фронтовую быль-пыль, — старается острей поддеть усач.

— А ты — шершень, — Козачук косится на усача-задиру. — Зачем мне людей обманывать? — Поворачивается к дедам-колхозникам. — Мы в селе Чепухине стояли, после Курской битвы пополнялись. Наш экипаж в одной хате жил. Хозяйка такая услужливая. Уже старенькая, а в руках все так и горит. Борщ нам варит, белье стирает и даже словом не обмолвится, что ее сын — Николай Федорович — фронтом командует. — Поворачивается к усачу и кряжистому саперу: — А на третий день такое случилось... Командующий! Вскочили все без сапог, в трусах, в майках. Мы в «козла» резались. Вот положение! Так в струнку и стали. А потом разговор зашел. «Вы, —говорит, — в моем доме остановились. Ну что же, живите, на то и хата».

— Так и сказал тебе? — недоверчиво покачивает головой усач.

— Чистая правда!

— Приглашал остаться? — допытывается с усмешкой усач.

— Приглашал, но кто же останется в доме командующего? — Козачук подносит указательный палец к виску. — Понимать надо.

— А ты представься командующему, тогда поверим. Вот слабо, а? — язвительно замечает усач. — Заливного судачка нам подавал...

Козачук, задетый за живое, застегивает комбинезон, поправляет шлем.

— Кому, мне слабо? А что? Представлюсь!

Все застыли. Следят за Козачуком. Даже кряжистый сапер перестал есть кашу, вскочил с котелком и ложкой в руках.

Ватутин выходит из-за кустов на лесную тропу. Рыбалко задерживается. Он дает какие-то указания офицерам.

Козачук рубит шаг, идет навстречу Ватутину, прикладывает руку к танкистскому шлему:

— Здравствуйте, товарищ командующий! Помните Чепухино? Это я, Козачук. Вы меня жить оставляли в своем доме.

Все переглядываются. Сапер толкает локтем усача:

— Видал — миндал? А ты подначивал...

Ватутин протягивает Козачуку руку.

— Что ж вы тогда не остались?

— Малость растерялся, — признается Козачук.

— А теперь за Днепр надо. Тоже растеряетесь? — пытливо прищуривается Ватутин.