Внимание: «Молния!» - Страница 26

Лицо фельдмаршала принимает напряженное выражение. Шульц-Бюттгер видит, что его слова не понравились.

— Оставим в стороне время легких побед. Я спрашиваю, где можно сделать этот «глоток»?

— В букринской излучине. Там местность позволяет блокировать наступающие войска. Нам не опасен Лютежский плацдарм. Он у них вспомогательный, и там у нас надежная полоса обороны, — подсказывает Шульц-Бюттгер.

Манштейн играет моноклем.

— Ну, что ж... Благодарю вас, господа. Я хочу посетить левый фланг и убедиться в том, что все обстоит именно так.

...В порыжевшем кожаном пальто, подпоясанном черным потертым ремнем, в пилотке, низко надвинутой на лоб, стоит в окопе на вершине скифского могильника фельдмаршал фон Манштейн. Осматривая в бинокль заречье, он видит черные сваи взорванных причалов, пустынную дамбу и вдали горящий после бомбежки Переяслав.

По его приказу 48-й танковый корпус покинул район Кременчуга и, совершив ускоренный марш, появился под Большим Букрином. Сейчас корпусом командовал не граф Кнобельсдорф, а его заместитель генерал Хольтиц. Граф, несмотря на возражение Манштейна, в срочном порядке прошел врачебную комиссию и, сославшись на расшатанное здоровье, отбыл в длительный отпуск. Манштейн рассердился и расценил отъезд Кнобельсдорфа как бегство с фронта.

По прибытии в корпус фельдмаршал самым тщательным образом ознакомился с планом обороны букринской излучины, а также со всеми распоряжениями Хольтица и придирчиво проверил работу его штаба. Никаких упущений не было. Хольтиц оказался опытным командиром.

«Если бы я командовал корпусом, то действовал бы точно так», — подумал Манштейн. Единственное, что огорчало его, так это пристрастие старого танкиста к шнапсу.

Вот и сейчас, поблескивая на замасленном пыльном мундире многочисленными крестами и медалями, командир танкового корпуса с красноватыми глазами пропойцы, чуть покачиваясь, берет под козырек:

— Господин фельдмаршал, как вы убедились, мы можем быстро сосредоточить танки на любом кризисном участке.

Фельдмаршала охватывает чувство брезгливости.

«Боже мой, и это цвет вермахта?» Помрачнев, Манштейн сказал:

— Я прошу вас, Хольтиц, помнить о главном: букринская излучина обращена вершиной к востоку. Если мы надежно закроем ее горловину, то красные окажутся в гигантской закупоренной бутылке.

Настроение у Манштейна испортилось вовсе, когда, прощаясь с ним, Хольтиц вдруг сказал:

Господин фельдмаршал, неужели штаб группы армий не видит, что южный фланг Восточного фронта прикован к защите не столь важных сейчас выступов? Это опасно. Исход кампании будет решаться не там. Все решает северный фланг. Иначе, хотим мы или не хотим, Днепр вынуждены будем оставить.

— Сейчас все сводится не к тому, чтобы избежать опасности, ее надо встретить и победить.

Хольтиц, о чем-то думая, перестает покачиваться.

— Господин фельдмаршал, мы воюем под мрачным небом и упорно удерживаем на Днепре, по сути дела, уже потерянные позиции. Катастрофа зреет.

«Хольтиц — это вечно пьяное животное, дружащее с пулями, как пасечник с пчелами. И вдруг — на тебе! — молча по пути в Киев негодовал Манштейн. — Нет, с такими опасными мыслями его нельзя оставлять во главе корпуса. Боже мой! Что же происходит? Неужели звезда немецкой армии закатывается и гаснет? — Он долго перебирал в уме фамилии командиров танковых дивизий. Взвешивал все «за» и «против». Наконец остановился на Бальке. — Бальк! Этот, пожалуй, подойдет. В упадке боевого духа его нельзя заподозрить. Он будет носиться как метеор и крепко стоять. Фюрер, конечно, согласится с этой кандидатурой».

Дорога утомила Манштейна, и в штабе 4-й танковой армии он отдыхал за чашкой кофе, беседуя с генералом Раусом. Фельдмаршал смешивал кофе с трофейным французским коньяком. На бутылке этикетка: Наполеон в сером сюртуке и в походной треуголке. Он задержал на этикетке взгляд. Она ему явно импонировала. Он, как и фюрер, прочил себя в Наполеоны.

Допив кофе, Манштейн подумал: «Напрасно Гот заменен Раусом. Старая осторожная австрийская лиса никогда не пойдет на смелую операцию. Этот генерал-шаблон будет действовать только наверняка».

Докурив сигару, Манштейн подошел к оперативной карте. На лице появилась тень недовольства.

— Наш оборонительный рубеж за Днепром Борисполь — Дарница — Бровары скоропостижно скончался. Советы в урочище Теличка даже форсировали Днепр и угрожают нам с юга... А севернее Киева они расширяют два плацдарма. — Фельдмаршал недовольно опустил увеличительное стекло на заштрихованные синим карандашом маленькие полумесяцы.

— Господин фельдмаршал, это далеко еще не плацдармы... Что такое узкие, песчаные полоски днепровского берега под жерлами сотен наших орудий? Пока это пыль на ветру. Обратите внимание: все господствующие высоты в наших руках. А за ними что? Четырнадцатикилометровая укрепленная полоса. Она способна поглотить любую атакующую армию и перемолоть ее.

Молчание. После длительной паузы Манштейн ответил:

— Нам надо помнить даже во сне: смысл боев — удержаться на Днепре и заставить большевиков в бесплодных штурмах израсходовать здесь свою ударную силу. Стоять и стоять. По этой реке проходит граница рейха.

После трехдневного пребывания в Киеве Манштейн в сопровождении Рауса и его штабной свиты решил осмотреть укрепленные вышгородские высоты. Внизу ветер поднимал волны, и до самого горизонта на их гребнях белели барашки пены. Фельдмаршал спустился в траншею и потом с лютежских холмов снова навел бинокль на Днепр: