Внимание: «Молния!» - Страница 36

А рядом, в передней части блиндажа, где расположились связисты, жизнь идет своим чередом. Все наготове, вот-вот прозвучит команда, и сразу оживут полевые телефоны, полетят в эфир позывные сигналы раций, наступит такое время, когда и вздохнуть будет некогда. А пока кареглазая радистка достает из кармана зеркальце, незаметно прихорашивается. Девушка — она в любой обстановке хочет быть красивой. Радистка посматривает в угол, где, примостившись на патронном ящике и никого не замечая, что-то записывает в блокнот Митя Глушко.

Сосед Мити, неторопливый, даже немного медлительный сержант, с огорчением шарит по карманам:

— Куда-то кисет задевался... Привстань, Глушко.

Митя продолжает писать.

Проворный ефрейтор помогает сержанту искать кисет.

— Вот где пропажа, Глушко шинелью накрыл. Слышь, небожитель, сойди на землю, — толкает легонько Митю. — Тайком все пишешь, пишешь, прочти хоть строчку.

— Да ну тебя, вечно ты пристаешь, прочти да прочти. А что читать? — вздыхает, как после тяжелой работы. — Все это наброски.

— А ты наброски, — не унимается ефрейтор.

— Прочтите, — просит радистка.

— Ну, Митя... Что ты, ей-богу, — наседает сержант, пряча в карман кисет.

Глушко заглядывает в блокнот, начинает читать медленно и неуверенно:

В быстрых тучах, как шарик ртути,
Чуть заметен аэростат.
У Днепра — генерал Ватутин,
На плацдарме, что с боя взят.

Все застывают, вслушиваются в стихи. Ободренный вниманием, Митя читает дальше уже значительно лучше:

Час атаки, час переправы!
И орудий сильнее гром.
Слева — отмели. Горы — справа.
Киев высится над Днепром.

Митя закрывает блокнот и декламирует с подъемом:

Замелькали цветные нити.
То — последний сигнал ракет.
Танки ринулись из укрытий,
Из туманных низин в рассвет.
Днепр от взрывов бурлив и мутен.
И на танках в пыли броня.
И приказ отдает Ватутин:
— Батарейцы! Поддать огня!

— Митя, вы поэт! — восторженно восклицает радистка.

Митя спокойно относится к похвале красивой девушки, а сержант — ревниво. Ему это не по душе. Он говорит:

— Кончай, Глушко, стихи писать, бери Киев.

Двери широко распахиваются, и мгновенно наступает тишина. Ватутин поднимается по ступенькам, выходит из блиндажа. Где-то за туманами раздаются глухие взрывы. Он стоит на ветру, охваченный гневом и болью: подрывные команды Манштейна уничтожают Киев.

В небе ширится багровый отсвет пожарищ.

Командно-наблюдательный пункт Ватутина близко придвинут к переднему краю. Это заметно по скоплению войск, которым тесен маленький плацдарм. В этот ранний час в траншеях и окопах из рук в руки переходят листовки.

— Поднимем же свои славные знамена на берегу седого Днепра, над родным Киевом, — читают вслух солдаты с гвардейскими значками, с лесенками нашивок «За ранение», с многими медалями и орденами на груди.

Гвардейцы, бывалые воины готовятся к штурму. Спокойно, деловито в последний раз перед атакой осматривают они свое оружие, кладут в брезентовые сумки запасные диски для автоматов. Ставят на боевой взвод гранаты, затыкают их за пояс. Приближается минута атаки. Пригнулись в траншеях солдаты, прильнули к стенкам окопов, всматриваются вдаль.

Плывут облака, гнутся тонкие верхушки молодых тополей, Ватутин поглядывает на часы, вскидывает бинокль. Ветер гонит перекати-поле. Оно повисает на проволочном заграждении. И в это мгновение пятьсот гвардейских минометов — «катюш» наполняют Лютежский плацдарм ревом и скрежетом. Гривы реактивных струй освещают его ярким пламенем, и там, на западе, где слышатся удары грома, земля по-медвежьи встает на дыбы и взвихриваются огненные смерчи.

Каждый километр плацдарма в полосе прорыва тридцать четыре минуты дышит огнем трехсот сорока орудий.

А туман редел, в битву за Киев вступала воздушная армия. Ватутин провожал взглядом колонны самолетов. «Летите, соколы, летите!» Он стоял с биноклем в руках, в своей неизменной шинели, как всегда, застегнутый на все пуговицы, и прислушивался к нарастающему гулу боя. Орудийный ветер играл его белым шарфом. Всего восемьсот метров отделяли полководца от того места, где на кольях разорванная колючая проволока поднимала вверх свои змеиные головки. Дымились только что занятые гвардейцами вражеские полуразрушенные траншеи, и кругом валялись каски, котелки, автоматы, патроны, консервные банки, бутылки, зеленые шинели, желтые походные ранцы.

Наступающие войска с ходу прорвали два километра укрепленной полосы.

9

Утром 3 ноября Манштейн пометил в своем дневнике: «Проснулся в хорошем настроении», — и перед завтраком вышел в рощу. Фюрер давно покинул благоухающий редкими кустами роз «Вервольф» и теперь здесь, по асфальтированным и аккуратно утрамбованным, песчаным дорожкам, совершал свои прогулки фельдмаршал. Он шагал широким шагом по опавшим белым и красным лепесткам, часто останавливался и с большим удовлетворением принимался перечитывать напечатанную о нем в «Фелькишер беобахтер» похвальную статью. Поддержка его в битве за Днепр такой влиятельной в рейхе официозной газеты была как нельзя кстати. Он уже не раз ощущал ореол славы. И вот веяние ее крыла снова коснулось его в букринской излучине. «Русские остановлены! Немецкий солдат по-прежнему пьет воду из Днепра!» И шевельнулась заветная мечта: не пора ли ему вдобавок к Рыцарскому кресту получить Бриллиантовые мечи — мечту всех генералов и фельдмаршалов?