Внимание: «Молния!» - Страница 18

Несколько мгновений они стоят молча. Дети, образовав круг, смотрят на них тревожно, настороженно, с какой-то надеждой — так смотрят только дети войны.

А в хате Ватутиных раздается отрывистый стук. Танкисты на старом дубовом столе играют в домино.

Сержанту Козачуку не везет. Он горячится, нападает на своего партнера:

Ты опять проехал! Зевать нельзя!

Партнер медлит с ходом.

Козачук злится:

— Божье несчастье... Завтра танковый полк переформируют, а ты все чего-то ждешь. — Стремительно встает: — Крыша! — С оглушительным треском ложится на стол костяшка. — Ну, что же вы скисли? — обращается Козачук к растерянным противникам. Торжествует. — Попались, тигры!

За окном пофыркивают моторы. В хату входит Вера Ефимовна.

— Коленька, приехал, сыночек! — говорит она и от внезапной радости не может сдвинуться с места.

Увлеченные игрой в домино, танкисты пропускают мимо ушей ее слова. Но тут неожиданно Козачук вытягивается в струнку, делает руки по швам. Игроки, оглядываются и вскакивают.

На пороге — командующий фронтом.

Вихрем слетают солдаты с лежанки, с печки. Хватают гимнастерки, пояса, на босые ноги надевают сапоги. Ватутин стоит в дверях. Козачук мечется по хате: не может найти гимнастерку. Кто-то подает команду: «Смирно!» И Козачук в майке оказывается возле командующего.

— Вольно! — говорит Ватутин.

Солдаты быстро собирают вещи.

— Давай, хлопцы, пошли. Кто шлем забыл?

Козачук выступает вперед:

— Извините, товарищ командующий, мы не знали, что остановились в вашем доме.

— Никаких извинений не принимаю. — И широко улыбается. — На то и хата, чтобы в ней жили. Оставайтесь. В соседней комнате место найдется. Я тут проездом. У меня свободных всего три часа.

— Как же так, товарищ командующий?!

— А вот так...

Танкисты с нескрываемым сожалением смотрят на Ватутина.

— Ой, батюшки! — спохватывается Вера Ефимовна. — Коленька, я сейчас, хоть чайку заварю. Ты всегда любил его... Особенно с дороги. — Бросает взгляд на Козачука в майке: — Ох, боже, куда я твою рубашку задевала? — Накрывает стол скатертью, ставит чашки. Худенькие натруженные руки так и летают. Бежит в соседнюю комнату, приносит гимнастерку. — Вспомнила, я же рукав чинила.

— Вот теперь порядок, — обрадованный Козачук надевает гимпастерку, затягивает ремень.

Вера Ефимовна спешит вскипятить в чугуне воду.

Ватутин с интересом смотрит на гвардейца.

— Два ордена Красной Звезды. И медаль «За отвагу». Молодец. Кадровый, старый танкист.

— Четыре машины пережил!

— Немало. И горел? И подрывался на минах?

— Было все, товарищ командующий.

— А где войну начал?

Под Бродами. Потом Киев оборонял. На Северском Донце воевал. Под Сталинградом был. А с прохоровского поля прямо сюда на переформирование пожаловал.

— Так, значит, пожаловал? — Ватутин улыбается.

— Полк новую технику получил. Знаете, как сейчас мой танк называется?

— А как?

Козачук с особой гордостью:

— «Чапаев». Я уже с этим КВ до Берлина дойду. Недавно кино снова смотрел... Так в память крепко слова Василия Ивановича врезались, когда он под пулями реку переплывал: «Врешь, не возьмешь!» Теперь я сам буду их повторять.

Ватутин обводит взглядом однополчан Козачука. Веснушчатые, загорелые, сероглазые, кареглазые, стоят стройные, молодые танкисты. На груди ордена и медали, золотые и красные нашивки «За ранение».

— Вы все из одной стали. Благодарю за службу и желаю вам воинского счастья — победы в бою!

— Спасибо, товарищ командующий. Служим Советскому Союзу!

Солдаты быстро собирают вещи.

Со двора Митя вносит фанерный ящик с подарками для Веры Ефимовны. Ставит его на лавку. Подходит к большому ткацкому станку, с любопытством рассматривает стародавнее «чудо». Нажимает ногой на дубовую планку — станок приходит в движение, шумит.

Глушко останавливает его, качает головой.

— Наверно, он работал еще при крепостном праве.

— Ты не ошибся, Митя. На нем моя прабабка ткала полотно для графа, — говорит Ватутин.

Полковник Семиков тихо роняет:

— Иди, Митя, подежурь у ворот.

Вера Ефимовна не может наглядеться на сына. Мешают слезы, хоть и радостные, а все же так и наливаются в глазах.

— Приехал... Порадовал...

— Мама, меня Таня и дети в каждом письме просят: «Пусть приедет бабушка к нам». Поезжайте в Москву. Хоть немного отдохнете.

— Не могу, сынок. У меня в колхозном садике двадцать малышей. Многих война круглыми сиротами сделала. Как же я оторву их от сердца? Они от меня ни на шаг, как цыплята за наседкой ходят.

— Я видел, мама, любят они вас.

Вера Ефимовна вздыхает:

— Вот что, сынок, хочу тебе пожаловаться... Письма долго идут. Ни от Афанасия, ни от Семена с Павлом давно не получаю... Сказал бы ты кому надо...

— Трудно на войне, мама. Порой вздохнуть некогда. Но братья живы и здоровы. Это я знаю. Воины они хорошие. Хвалят, их за храбрость.

— А чего ж не хвалить моих сыновей? С детства за плугом, за бороной. Не белоручками росли. Три солдата и генерал. И все на фронте. Ох, скорей бы эта клятая война кончилась. — И концом платка вытирает слезы.

За окном шум, голоса.

У калитки Митя Глушко окружен колхозниками. Дед — георгиевский кавалер настаивает:

— А ты доложи: мол, соседи пришли, односельчане, хотят повстречаться.

Митя уговаривает:

— Да поймите, дедушка, командующий только с машины сошел.

Дед нетерпеливо постукивает палкой.

— А что мундир в пыли? Тут не парад. Свои люди. Для тебя он командующий, а для меня — Коля, — с достоинством. — Я с его дедом Григорием на Балканы ходил, с турками воевал. Двадцать лет в кавалерии процокал. Я Колю в армию провожал, генерала ему предсказал. — С еще большим достоинством: — А вот уж командующим — он сам стал. Доложи!