Митя с укоризной:
— Вы, дедушка, двадцать лет в кавалерии процокали, а сейчас две минуты подождать не желаете.
— Я тебе не дедушка, а председатель колхоза. Сказано — доложи, выполняй!
Митя почти шепотом:
— Я вам военную тайну открою. Верховный дал ему увольнительную на три часа. — Показывает деду часы. Постукивает пальцем по циферблату. Многозначительно повышает голос: — Горит! Просто пожар!
Ватутин распахивает пошире окно!
— Что там горит, Митя? На пожаре люди нужны. Открывай калитку! — И, уже спускаясь с крыльца, радушно обращается к входящим односельчанам: — Здравствуйте, мои дорогие. Входите, входите!
Односельчане заполняют двор. Маленькая сухонькая старушка прикасается рукой к Ватутину:
— Вот ты, Коленька, к матери приехал... Не в отступ ли армия идет? Не вернется ли Гитлер-душегуб снова?
— Не-ет, не-ет! Не позволим.
— А то лучше умереть. Такого натерпелись... — скорбным голосом продолжает старушка.
— Я вам как землякам скажу. — Ватутин показывает рукой на стоящий посреди двора новый КВ. — Вот он, защитник надежный. Красавец Урала. Смотрите, какой богатырь! — Кладет руку на плечо сухонькой старушке: — Незачем вам умирать. У нас таких тысячи, дорогая соседушка.
Дед, председатель колхоза, выходя из толпы, обнимает Ватутина:
— Здравствуй, мой дорогой, здравствуй, наш богатырь Красной Армии! Пришли проведать тебя, Коля, помощи попросить... Как жить будем? Поля в минах, а скоро пахать.
— А чем?
— Правильно спросил — чем? Хоть на палку садись... Ни коня, ни трактора. Может, ты нам какой трофей подкинешь?
— Чтобы только гудел да двигался.
— На душе веселей будет, — послышались голоса.
— Тихо! Товарищи, тихо! Послушаем, что Коля скажет.
— Поля уже начали разминировать. Но, — качает головой, — даже после войны сразу их не очистить. Ну, а трофей, конечно, подкину. Будет трактор, и кони будут. — Обводит взглядом односельчан. — Но только трофей — это капля. Всем разоренным колхозам наше правительство окажет помощь. Это я точно знаю. — Ватутин смотрит на часы. «Вот и пролетел краткий отпуск». Ищет глазами мать.
Вера Ефимовна молча, с тревогой глядит на сына, руки сжимают монисто: бусинки текут сквозь пальцы медленно, как слезы, — одна за другой.
Дед, председатель колхоза, постукивает о землю толстой тяжелой палкой:
— А мы по-прежнему, Коля, за всех — одни. Где же этот второй фронт? Пришли к тебе спросить: будет ли он аль нет?
— Я вам так скажу: каждый наш шаг вперед приближает его открытие. Будет второй фронт. Можете, земляки, в этом не сомневаться.
— Я вчера у солдат радио слушал. Все союзники да союзники... — Дед со всей силой стучит палкой. — Где же эти мистеры на том земном полушарии?!
А на том земном полушарии по реке Потомак скользят быстроходные нарядные яхты именно тех мистеров, от которых в значительной мере зависит открытие второго фронта.
За надежными оградами и пышно цветущими розариями поблескивают широкими окнами и мраморными колоннами фешенебельные особняки. Над их железными крышами еще ни разу не выли бомбы и гранитный фундамент не сотрясали близкие разрывы.
Когда в Европе бушуют опустошительные войны, истекают кровью и голодают целые народы, владельцы этих солидных особняков занимаются увеличением своих банковских капиталов и украшают просторные гостиные скупленными за океаном полотнами Рембрандта, Рубенса, Рафаэля, Веласкеса и Тициана...
В кварталах миллионеров и важных чиновников — пышные розарии, зеленые лужайки.
Резиденцию президента украшает тоже зеленая лужайка. Он занимает довольно солидное здание, выдержанное в строгом классическом стиле, которое, начиная с 1814 года, окрашивают только в белый цвет и по старой традиции называют Белым домом.
Порог Белого дома переступали всемогущие императоры, банкиры, премьеры, султаны, боевые генералы, папские кардиналы, влиятельные дипломаты, а в последнее время шейхи, к чьим нефтеносным землям на Ближнем Востоке американские деловые круги проявляют повышенный интерес.
По коврам Белого дома шагали многие преуспевающие газетные короли — «творцы сенсаций», без которых не может существовать Америка.
Вот и сейчас в личном кабинете Рузвельта, в так называемой Овальной комнате, идет пресс-конференция. Рузвельт сидит в своем специальном кресле на колесах. Рядом стоит его личный слуга — негр. За спиной президента — книжный шкаф. На полках золотые корешки толстых томов Британской Энциклопедии. У противоположной стороны под старинными гравюрами, запечатлевшими морские бои, выстроились представители прессы.
Стоящий в первом ряду политический обозреватель журнала «Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт» Дэвид Лаурс возбужден. Он порывается вперед.
— Господин президент, как стало известно, победа на Курской дуге позволила русским начать мощное наступление на фронте до двух тысяч километров. Они освободили Орел и Белгород, взяли Харьков и Полтаву. Их танки выходят на Днепр. Как вы лично расцениваете эти события?
— У наших союзников несомненный успех, — отвечает Рузвельт со свойственной ему непринужденностью.
— Это тревожит читателей нашего журнала, — возбужденно продолжает Лаурс. — Новая победа коммунистов на Днепре может откликнуться эхом в Америке и в Англии.
— Вы не уточняете каким? — нотка вызова звучит в голосе Рузвельта. Он привык вести полемику с прессой, которая своими нападками так часто раздражала его.
— Самым нежелательным, — повышает голос Лаурс. — Я лично не могу поверить в то, что Россия наш друг.