Внимание: «Молния!» - Страница 52

Отбита третья атака. Из снежной бури бешеным вихрем вырывается уже не пехота — на храпящих конях мчатся гитлеровские кавалеристы. Да еще как летят. Аллюр три креста!

— Беглый огонь! Беглый!

Хрипнут даже испытанные голоса командиров орудий.

Топот копыт. Дикое ржание. Серыми дымками стелются по сугробам конские хвосты и гривы. Летят через головы коней всадники...

В снежном буране перемешались боевые порядки. Трудно понять, где свои, где чужие. И этим воспользовались гитлеровцы, пробили узкий проход на Лысянку.

— Закрыть брешь прорыва! Остановить врага!

Близко подошли «тигры». С машин спрыгивают десанты автоматчиков, и уже вблизи наших артиллерийских позиций рвутся гранаты.

Яростно вихрится рукопашная схватка.

Танки идут на таран.

Сшибаются.

По-медвежьи встают на дыбы.

Но коридор на Лысянку становится все ýже и ýже. Он совсем перерезан, наглухо закрыт огнем и сталью.

А над степью светает, редеет снежная мгла. Раскаленные стрелы «катюш» и залпы артиллерийских дивизионов рассеяли вражеские колонны войск. Теперь все эти выстроенные в затылок друг другу, плотно сомкнутые полки распались и превратились в разрозненные большие и малые отряды. Они уходят в овраги, прячутся там, бегут в леса. Куда? Зачем? Дорога на юг, на Лысянку закрыта, из кольца не выскользнуть. Разбитыми дивизиями уже никто не командует, и рассыпавшимися по степи отрядами никто не руководит.

Где генералы? Нет генералов. Нет и старших офицеров. А ведь это они призывали: «Гренадеры фюрера, к бою! Пойдем в буран дорогой жизни!» И пошли послушные гренадеры. Но «дорога жизни» оказалась «дорогой смерти». «Превыше всего верность великой Германии!» Где же эта верность? Где командиры, призывавшие к ней? Тайно сбежали. Трусливо бросили свои полки.

Где же командующий окруженными войсками генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман? Прошел слух, будто он стал под развернутое знамя и лично повел войска на прорыв. Он геройски погиб в бою.

Нет! Не становился Штеммерман под развернутое знамя. Не водил он в бой ни одной колонны. Солдаты не видели его в своих рядах.

И снова слух: «Командующий застрелился. Он предпочёл смерть — плену».

И это обман! Еще ни один самоубийца не пускал себе пулю в затылок... Лежит в снегу в расстегнутом мундире всего в десяти шагах от своего командного пункта генерал Штеммерман. Не все, конечно, солдаты знают, кем и почему убит он. Но все же есть связисты — они были на командном пункте — и говорят: «Генерал Штеммерман, боясь Гитлера, дважды отклонял ультиматум русских, а потом понял: дальше в «котле» сопротивляться бессмысленно, и хотел капитулировать. За это он застрелен эсэсовцами группенфюрера Гилле». А где же сам группенфюрер? Он возглавил группу генералов-беглецов, нашел лазейку и улизнул. А кольцо окружения сомкнулось, и по всему фронту гремит артиллерия. На юг не пройти, на Лысянку теперь не пробиться. Что делать? Где выход? А выход один: плен.

Но все ещё по степи мечутся, рыщут волчьими стаями большие и малые отряды гренадеров и не хотят сложить оружие.

Медленно затихает буран, но еще медленней затихает битва.

Всходит солнце. Оно освещает тысячи брошенных машин. Застыли в волнистых сугробах с распахнутыми дверцами штабные автобусы и громоздкие, крытые брезентом грузовики. Обочины дорог и кюветы забиты стоящими вкривь и вкось легковыми автомобилями, фурами и санями. Брошены подбитые и совершенно целехонькие «тигры» и «пантеры», искалеченные и готовые к бою темно-серые, с бурыми пятнами, крупповские пушки — «шмели», «куницы» и «носороги». В степи, заметенные снегом, лежат те, кто шел захватывать эту землю.

Смотрит Иван Козачук на голубые и розовые от утреннего солнца сугробы и на то, что им было сделано в эту ночь. В кювете три опрокинутых бронетранспортера, а за ними — «тигр» с «пантерой», чадят и чадят. Долго горят танки, долго.

Гитлеровцы еще огрызаются автоматными очередями.

Кр-р... Кр-р... Каркают в перелесках железными лентами их пулеметы. Но все реже и реже.

И вдруг перелески оглашаются полными страха и отчаяния криками:

— Ка-за-ки! Ка-за-ки!

И слышится:

— Рус плен! Рус плен!

Эти слова летят по всем глубоким и мелким оврагам. Они катятся по степи, где с юга и севера движутся конные лавы. Там призывно поют горны, реют на ветру черные бурки и в солнечных лучах поблескивают сабли донских казаков. А из Журжинцев выходит колонна «тридцатьчетверок», и уже в освобожденную Шендеровку, на Хильки идут самоходки.

Враг сломлен, разбит. Смолкли пушки, и, как всегда, после жаркой битвы наступила минута торжественной тишины. Молча стоят, всматриваясь вдаль, воины. Ивану Козачуку видно: на многие-многие версты раскинулось победное поле.

15

Прилетев из Восточной Пруссии в Проскуров, Манштейн поспешил с аэродрома в штабной поезд и сейчас же созвал в салон-вагоне экстренное совещание. Закурив сигару, фельдмаршал хотел, по привычке, выпустить колечки дыма, но поперхнулся. Положив сигару на край хрустальной пепельницы, он откашлялся и сказал:

— Господа! Я все еще нахожусь под впечатлением торжественной встречи фюрера в его ставке «Волчьем логове» с героями прорыва, которые помогли нам избежать печальных последствий нового Сталинграда на правом берегу Днепра. Я не буду долго останавливаться на праздничной церемонии в Кентшине, отмечу лишь то, что командиры дивизий Гилле, Либ, а также некоторые командиры полков за свои боевые подвиги удостоены высшей награды — рыцарского креста.