Внимание: «Молния!» - Страница 55

— Картина!

— А пока надо нам освобождать родную землю до последнего пограничного кустика и помочь народам многих стран избавиться от коричневой зачумленности. — Поворачивается, ищет кого-то взглядом и находит в дальнем углу притаившегося там ординарца. — Вот наш поэт Глушко. Ну, что ты, Митя, краснеешь, словно калиновый куст на солнце? Ты же напечатал стихи во фронтовой газете. Поэт! О чем в них сказано? «Уже солдат заводит разговор, как воевать среди лесов и гор. И многие освободит он страны. Придет он скоро в Татры, на Балканы. А Звездный Ковш блестит над головой... И видится в цветенье шар земной». Запомнились. Да-а... Увидеть бы таким мирным, цветущим земной шар. Такое счастье нам может принести только победа.

Ватутин, прикрепив к гимнастерке Козачука орден Ленина и медаль «Золотая Звезда», подходит к черноусому, смуглому капитану.

— А мы где-то с вами тоже встречались. Не так ли?

— В Прибалтике, товарищ командующий, когда вы там Манштейна громили.

— Вот теперь вспомнил, — улыбка плывет по широкоскулому лицу Ватутина. — Совершенно верно, в Прибалтике. Тогда вы были старшиной. Ваш танковый экипаж геройски удерживал развилку дорог под Сольцами. Я очень рад пожать вам руку, старый, боевой товарищ.

Рыбалко помогает Ватутину вручать воинам награды. Привинчена последняя Золотая Звезда. Прозвучали короткие, взволнованные речи танкистов. Ватутин, перед тем как проститься с героями, спросил:

— Может быть, у кого-нибудь есть просьба или жалоба?

— Да вроде нет... — раздались голоса.

— Как нет? Есть! — Козачук делает шаг вперед. — Мне приказано танк сдать и ехать в Москву на учебу. А меня, товарищ командующий, совесть мучает. Как же я в таких боях ребят брошу? У нас в экипаже — один за всех и все за одного. Берлин впереди. Брать его надо. Прошу оставить меня на фронте, в родной роте.

— У меня тоже просьба, — усатый солдат-артиллерист выступает из строя. — Товарищ командующий, говорят, что меня с фронта Донбасс отзывает. Говорят, ты, Шершенев, до войны знатным шахтером был, рекорды устанавливал, вот и поезжай сейчас на свою шахту. Стране до зарезу уголь нужен. А я клятву дал: будет на стволе моего орудия десять звезд. Уничтожу танк — звезду рисую. Так вот одной еще не хватает. А клятва есть клятва.

— Дорогой мой боевой товарищ! Не в тыл посылают, а на новый фронт. Начинаем войну с разрухой, с холодом и голодом. Уголь добывать надо, сталь варить, дома строить, хлеб сеять. Начинается битва за новую жизнь, да еще какая! Поручаем вам, дорогой товарищ, водрузить и зажечь десятую победную звезду на поднятом копре. — Ватутин приближается к Ивану Козачуку. — Вы думаете, в Берлине все кончится? Нет-нет! Берлин падет, а недруги у нас останутся. В мире есть черные силы. Они всегда на чужие земли зарятся. Вам начеку быть, на страже стоять. Вы от старшего поколения эстафету принимаете. Мы вас в часовые Родины выдвигаем.

— Понятно, товарищ командующий!

— Слушаюсь, товарищ командующий!

В строй становятся Козачук и Шершенев.

— К новому делу надо стремиться всей душой, всем сердцем, вот тогда можно сделать все для Родины и найти в жизни свое место. — Ватутин на прощание пожимает каждому воину руку. На молодых, обветренных лицах танкистов нескрываемая радость — они Герои Советского Союза.

Через полчаса в хмурый последний день февраля Ватутин выехал в армию Пухова. Срывался снежок и таял на мокром черном шоссе. Позади остался разбитый Житомир, промелькнул сильно разрушенный, почти безлюдный Новоград-Волынский. Ватутин помнил эти города жизнерадостными, уютными, и сейчас развалины вызывали в его душе щемящую боль.

Хмурый день постепенно светлел. Открылась широкая равнина с полосою далеких лесов. Полноводная Горынь несла к мосту серые льдины. Там, где они скоплялись, гремели взрывы. Своенравная Горынь пенилась, била волной в крутые каменистые берега. Ватутин, посматривая на бурный паводок, думал: «Реки рано разливаются, нам нельзя медлить».

В Ровно он въехал под шум проливного дождя. Штаб Тринадцатой армии стоял на западной окраине города. «Эмка» командующего, два «виллиса» и «додж» с охраной остановились в парке, у крыльца старинного здания с массивными белыми колоннами. Совсем недавно здесь находилась резиденция рейхскомиссара Коха. В парке, вблизи здания, Ватутин заметил серый прямоугольник недостроенного гитлеровцами железобетонного бомбоубежища.

На широком крыльце Ватутина и Крайнюкова встретил командарм Пухов. Он повел их на второй этаж и распахнул двери большого кабинета.

— Вот так поспешно бежал со своей челядью Кох. Ои бросил все свое чиновничье хозяйство.

Ватутин осмотрелся. Стальные сейфы, кипы разных бумаг, пишущие машинки, печати и даже ящики с железными крестами.

— Да, ему некогда было упаковываться.

— А в Дубно, как показывают пленные, летучий военно-полевой трибунал судит не Коха за сдачу «крепости Ровно», а бывшего коменданта города. — Пухов усмехнулся. — Даже во Львове не рискнул остановиться рейхскомиссар, сразу совершил рейс в Восточную Пруссию.

— Теперь каждый город Гитлер объявляет крепостью. Наша ответная тактика — обход таких «крепостей», окружение их. Ну что ж, Николай Павлович, мы еще должны побывать у Черняховского. Прошу доложить, как вы думаете кончать здесь с бациллами Коха, — сказал Ватутин.

Пухов подошел к висящей на стене оперативной карте, раздвинул шелковые шторки, взял указку.

— Тринадцатая армия наносит главный удар на Броды. Впереди два сильных опорных пункта противника: Дубно и Кременец. — Указка скользит по берегу синеющей реки. — Как видите, Николай Федорович, на западном берегу Иквы по линии высот и фортов старой крепости создана прочная оборона. Взломать ее не так просто. Мы намерены разгромить группировку Гауффе путем обходного маневра.